КОМАНДИР ВЗВОДА АНДРЕЙ (РАПИД): “КОГДА МЫ ЗАШЛИ НА ОКРАИНУ ЛУГАНСКА, ДУМАЛИ, ЧТО ЧЕРЕЗ ПОЛМЕСЯЦА ГОРОД БУДЕТ НАШ, НО ПОМЕШАЛ РОССИЙСКИЙ ГУМКОНВОЙ”

Когда мы только заходили на окраину Луганска, думали, что через полмесяца будем в центре Луганска стоять на блокпостах и, в принципе, к этому все и шло. Наши взяли Луганский аэропорт. Взяли Лутугино, Георгиевку, Станицу Луганскую, то есть продвижение было офигенными темпами. Задача была взять город в кольцо и просто выдавливать сепаратистов оттуда, так, как это было со Славянском. И для них даже оставили дорожку на выход, но не получилось сделать, так как хотелось.Я вырос и закончил школу в городе Котовске Одесской области. После 11 класса поступил в военный колледж. В 16 лет я уже принял военную присягу. Отучился и был направлен в Киев в Президентский полк. Потом проходил службу в Генштабе, в Департаменте международного оборонного сотрудничества МО. А в 2011 году пришлось уволиться: у меня были проблемы со здоровьем, поэтому службу проходить дальше не мог. Пошел на собственные хлеба. Последнее место работы – Государственная инспекция по вопросам труда. Когда начался Майдан, не мог не поддерживать это движение, хотя бы потому, что работал на госслужбе и видел всю эту жуткую систему изнутри.

А у меня с 16 лет свои понятия офицерской чести, потому какие-либо подковерные игры всегда было сложно понять и принять. Когда Крым забрали, у меня внутри просто все бурлило. И как раз 2 марта (это было воскресенье) мне позвонили из военкомата и попросили прийти в понедельник с тетрадкой и ручкой.

Вместе со мной пришло где-то человек 50, и всех их оставили служить в военкомате. Половина была в недоумении, почему нас не отправляют по каким-то войскам, если в стране такая ситуация напряженная? Прослужив в военкомате до мая, больше отсиживаться совесть не позволяла. Мы с другом попросились в 12 батальон на должности командиров взводов. Друг стал командиром первого взвода, а я – второго. С 13 числа уже были в учебке, в Десне. В батальоне людей вначале почти не было, ну, может, человек 30-40 от силы. Каждый день нам привозили мобилизованных. Мы беседовали с ними, делали отбор, назначали на должности во взводах. Экипировки не было никакой, подготовка была скудная. Ежедневно приезжали новые инструктора и обучал по-своему; что из этого было правильным – неясно. Из оружия стреляли всего два – три раза: первый раз 15 патронов, второй – 30. Где-то в начале июня приехал Бондаренко (в то время глава КГГА). Привез 30 бронежилетов на 430 человек, скотч, пластилин, берцы (мы ведь все в кроссовках ходили). Правда, берцы оказались самыми дешевыми. Парни один раз обули и так натерли ноги, что мрак.

11 июня наш батальон выдвинулся в зону АТО, в сектор “А”. Из штаба, который находился в Орехово, наши взводы отправили по опорным точкам. Я со своими ребятами поехал в Герасимовку – это село в 5 км. от границы с Россией.

Конечно, учитывая, что мы новички, никто не знал, чего ожидать. Не зря говорят, что тероборона, как партизаны: вчерашние продавцы, таксисты, менеджеры по продажам с автоматами и без бронежилетов на маршрутных автобусах (БМБ – боевая машина “Богдан”) едут воевать. Из экипировки у нас были саперные лопатки, железные каски, один броник на 10рых и основное – комплект химзащиты и противогаз! Из вооружения – автоматы, два гранатомета и ПКМ. Приехали, осмотрелись. Возле нас стоял блокпост пограничников, там их была целая рота. На месте, которое мы заняли, стояла 128-ая горно-пехотная бригада с нормальным вооружением и двумя БМПшками. Мы их сменили. Они же продвинулись в сторону Станицы Луганской. На второй день пограничникам привезли тепловизор. С его помощью ребята засекли какое-то движение напротив нас, в “зеленке”. Оказалось, что за нами постоянно наблюдали. Сепаров было немного, но они держали в напряжении полностью весь опорный пункт. Потому что тогда еще из пацанов психологически никто не был готов воевать, да и скорее всего против нас были не сепары, а спецы из РФ.

На следующий вечер я, мой сержант и еще четыре пограничника пошли в разведку. Когда возвращались, попали в засаду. Начался обстрел. До наших позиций было всего метров 50, но пришлось залечь. Боеприпасы закончились. Получилось, что мы лежали с одной стороны дороги, а ДРГ стреляла с другой, по сути, по нашим позициям. Мы не могли выбраться из-за перестрелки, впереди были расставлены растяжки, и ползком добраться к своим было не реально. Под дождем пролежали всю ночь, и каждый мысленно себя похоронил, потому что понимали, что стоило им одну гранату бросить – и нам конец. Когда оттуда выбрались, и прошли много серьезных боев, вспоминали ту ситуацию с горькой иронией.

Позже нам прислали в подкрепление 2 взвода. Приехали из Киева волонтеры, привезли бронежилеты, каски. Еще какое-то время мы побыли в Герасимовке, и наши войска начали продвигаться вперед. Меня со взводом перекинули в Счастье на “Кемпинг” (опорный пункт в г.Счастье, – ред). У нас там был мощный блокпост, как раз тогда были пущены коридоры для жителей. Ехали люди из Луганска. Мы останавливали каждую машину и тщательно проверяли. Это была огромнейшая, тяжелая работа. А вначале августа мой взвод сменила милиция. И помимо моего, еще 2 взвода вместе с первой танковой бригадой и с “Айдаром” отправили в Луганск. Один взвод должен был занять позиции в Красном Яру, другой – на Вергунском разъезде, и третий тоже на Вергунке, но ближе к речке.

Мы выехали 5 августа утром, заняли Красный Яр. Выставили опорный пункт с тыльной стороны Вергунки, ближе к реке. А я стал со своим взводом на Вергунском разъезде, впереди нас был блокпост сепаратистов. И когда мы только зашли туда, там начался жесткий бой: стрельба, танки, обстрелы из “Шмелей”, пулеметы. “Айдар” понес потери.

Мы тогда заходили с одним из их командиров роты, позывной Зола – отчаянный мужик. На них вышел танк и подбил БМП, но айдаровцы молодцы – взяли гранатометы и побежали этот сепарский танк “палить”. Человек, наверное, 10-15. У каждого по 5 РПГ на спине. Танк не сожгли, но повредили и он отошел. Бой продолжался часов шесть. Задача “Айдара” была прийти с нами, сделать “зачистку” и прикрыть, чтоб мы окопались. Они пробыли сутки и уехали. А у нас осталось два БМП 60-х годов. Один толком не заводился.

Через день, 7 числа начался конкретный “замес”. Если мы видели, откуда шел противник, то сообщали артиллерии. Когда по нам начали “гатить ” минометы, мой сержант залез с корректировщиком на крышу самого высокого дома поселка для корректировки огня. И наши ребята-артиллеристы славно накрыли противника, потому что пошел черный дым; прекратился обстрел. Но тут завелся их БТР и мы услышали, что он едет прямо на нас. Хорошо, что заблаговременно на дороге поставили минный шлагбаум. Сепарская машина на него наехала – и ее разорвало. Тогда противник понял, что надо нас оттуда выкуривать – и каждый день на протяжении месяца поливали нас минами. В тот день, 7 августа, моего сержанта тяжело ранило – на крышу залетело 2 мины. Сейчас он уже лечится больше года, мотается по госпиталям и комиссиям. Жалко парня, работает в масс-медиа и не может себя пока что собрать.

У сепаров на Вергунском разъезде было много информаторов, поэтому они знали кто, где сидит, как расположены наши позиции. Позже мы поймали волну их радиостанции и знали, когда они нас будут обстреливать из минометов, поэтому сразу все прятались по блиндажам, подвалам. Нас обстреливали из миномета, потом выезжал танк и по нам “отрабатывал” АГС, крупнокалиберный пулемет. Целый месяц прошел в таком напряжении. Я поначалу вообще ничего не ел. За день уходило 2 пачки сигарет. Нервы были на пределе – боялся за парней, особенно после того, когда после очередного обстрела они не выходили на связь. У каждого из них семьи. По двое-трое детей. Я просто не мог себе представить, если что-то с ними случится, как мне потом смотреть их близким в глаза?

У меня есть пример человека, который положил жизнь, исполняя армейский долг. Когда мы только стали на разъезде, мне очень запомнились слова замкомандира батальона первой танковой бригады: “Парни, если Вы, тероборона, уйдете, я все равно останусь здесь. И не важно, втроем, впятером, но все равно буду держать оборону до конца, пока не скажут отходить”. Это кадровый военный, замполит, который вызвался ехать на передовую. Его позывной Овод, сам родом из Луганска, и для меня – это пример настоящего кадрового офицера.

У него под руководством было тоже где-то человек 40. Когда во время минометного обстрела по нам начинал отрабатывать танк, Овод бросал автомат, надевал броник, каску и бежал метров, наверное, 150-200, туда, где стоит пушка “Рапира”, чтоб корректировать наводчика. Это не укладывалось в голове, и все бойцы смотрели на этого замполита с восторгом. У него весь бронежилет был посечен от осколков. Когда мы вместе вышли на Веселую Гору, его бросили на новый опорный пункт, где он погиб в бою. Там тогда много полегло парней. Только трое человек спаслось, и то они переплывали Северский Донец. Один утонул, а двое выплыли и рассказали, что случилось с Оводом. Мать долго не могла найти тело, потому что сепары прикопали его там. Не хотели отдавать тело, но какими-то путями она его забрала, похоронила. А где-то через полгода ему дали орден Богдана Хмельницкого посмертно. Овод – это Человечище. Такого никогда не забудешь. У него остались жена и ребенок.

Когда мы только заходили на окраину Луганска, думали, что через полмесяца будем в центре Луганска стоять на блокпостах и, в принципе, к этому все и шло. Наши взяли Луганский аэропорт. Взяли Лутугино, Георгиевку, Станицу Луганскую, то есть продвижение было офигенными темпами. Однажды мы задержали сепартиста, он перепутал нас с ополченцами. Мы его раскрутили, и он рассказал, что на одном из их блокпостов в Луганске, когда город окружили наши войска, оставалось всего три человека, которые сидели на чемоданах и ждали, когда их заберут. У них тогда уже дух был надломлен, и Россия еще не так открыто помогала. С другой стороны, если бы мы пошли в город – понесли бы много потерь. Поэтому задача была взять его в кольцо и просто выдавливать сепаратистов оттуда, так, как это было со Славянском. И для них даже оставили дорожку на выход, но не получилось сделать, так как хотелось.

Когда 24 августа вошла колонна гумконвоя, нас начали плотно крыть “Градами” и с еще большей силой минометами. Поскольку рация была общая по сектору, я слышал, что наши отошли из Лутугино, из аэропорта Луганска. А 3 сентября на нас вышел штаб, который находился на Веселой Горе, (ее тогда “поливали” конкретно из артиллерии) и дал команду собирать вещи и готовиться к передислокации. Мы собрались: упаковали машины, максимально загрузили боеприпасы. Попросили разрешения на отход, а нам говорят: “Ждите”. 4 утра…5,6,7. Светает. По рации слышим, наводчик сепаров говорит: “Там “укры” машины собрали возле дома, давайте туда “поработаем””. И вот мы сидим, три офицера, и думаем, что делать. Приказ на отход, по сути, не поступил, но мы знаем, что сейчас по нам будут “отрабатывать”, то есть сожгут все. Снова пытаемся выйти на командование по рации, но не получается. Связи уже нет. Принимаем решение выходить. Позже по этому делу нас тягала прокуратура. Когда идут боевые действия, они не лезут, а когда все утихнет, начинают копаться. Когда меня спросил следователь: ” Кто Вам дал приказ отходить?” Я объяснил ситуацию. Следователь сказал, что мы сделали не правильно. Я спросил: “А если бы положили человек 20-30? Технику бросили? Было бы правильно?” Чёткого ответа от него не последовало…

Как все закончилось – я не знаю. Я думаю, что они оценили ситуацию. И если бы мы тогда не вышли из Вергунки, нам бы полностью перекрыли выход на основную дорогу к Веселой Горе. Там такая местность, что на машине не проехать, то есть нам пришлось бы тогда оставлять всю технику и пытаться уходить пешком. Дойти до речки и вплавь переходить на сторону Счастья. Других вариантов бы не было. Поэтому я даже ни на секунду не сомневаюсь, что мы сделали правильно. Мне кажется, сохранить жизни – это самое главное.

Вышли мы вовремя. Последние, кто покидал позиции, рассказывали, что на разъезд уже шла колонна вражеских танков. С собой мы хотели взять одну семью, которой помогали – давали свет, посредством генератора, а они нам борщи варили и кормили за это, но они отказались покидать свой дом.

Добравшись до штаба в Дмитровке, мы решили переночевать, отдохнуть, собраться силами. Но ночью место дислокации батальона спалили “Смерчами”. И когда это случилось, всех срочно подорвали выезжать в сторону п.г.т. Новоайдар. Я не могу забыть ощущение пустоты в душе – одновременно начали от ходить ВСЕ. Едешь, а на дороге лежит оторванная пушка. Дальше – ползет Урал, а у него 2 колеса пробито. В нем сидят люди, и он еле шкребется на дисках. Ощущалась какая-то такая деморализация, чуть ли до слез не доходило. Когда 5 сентября наши войска ушли и из Веселой Горы, линию фронта выровняли по речке Северский Донец.

Наш начальник штаба был невероятно зол из-за Дмитровки, он неоднократно предупреждал штаб, что по нам пристреливаются, и надо базовый лагерь отвести в сторону, но его не послушали. И когда сепары таки спалили и Дмитровку, и заодно Победу, командование решило сделать снисхождение – отодвинуть наши блокпосты от “передка”. Нам дали третью линию обороны. Там с сентября по декабрь нашей задачей было не пропускать контрабанду.

В декабре мы вышли на ротацию практически всем батальоном в “Десну”. Там за полгода ничего не изменилось – спали на карематах и вещмешках. Холод “собачий”. А в январе начали отправлять первые роты в “сектора”. Наша рота отправилась в сектор “С” Артемовск-Дебальцево. Тогда как раз была тема, чтоб все подразделения теробороны перевести под регулярные части. Наш 12 батальон перевели под 26-ую артиллерийскую бригаду. Мы должны были их охранять. Мой взвод с артиллеристами подъехал почти под линию столкновения – село Красный Пахарь, наполовину сепарское, наполовину наше. Там мы пробыли месяц, поддерживая Дебальцевское направление. Как раз в ночь с 15 на 16 февраля, когда наступало перемирие, до 12 часов там стреляло все, что только можно было, как с их стороны, так и с нашей. Небо было в сплошном зареве, все каким- то образом до 12 часов пытались изменить ход событий.

А после Дебальцево, в марте, спустя год меня отправили на дембель.

За свою службу я получил негосударственные награды от Генштаба: “За досягнення у військовій службі ІІ ступеня”, “За доблесну військову службу Батьківщині”, “Нагрудный знак АТО”. Награду от мэра Киева “Честь, слава, держава”.

Но сам подход к награждению мне непонятен, и для меня, как для командира, это очень болезненный вопрос, потому что я знаю, кто на что способен и что прошел, как воевал.

Наши парни почти каждый день совершали какие-то геройские поступки. Например, когда покидали Вергунку, у нас один танк был нерабочий, и его никто не хотел забирать, а вызвался один боец, который и управлять-то им толком не умел, но таки сумел его вывезти. Тех же раненых вывозили под минометными обстрелами ежедневно. У нас машина была “таблетка” новая, но вся в дырочку. Меня как-то о ней журналисты расспросили, благодаря чему моя мама узнала, где именно я нахожусь. В итоге, что бы ты не совершил на фронте – молодец, но твоя главная награда, что ты ушел на дембель, получается так.

У нас из батальона государственные награды дали только погибшим и замполиту. Почему их дают так выборочно – непонятно. Да и награды должны быть заслуженными.

Из наших, кто был на Вергунском разъезде, никто не косил, не плакался, не ныл, но сколько я ни писал писем, чтоб ребят наградили – толку нет.

А если взять МО, то, как у нас говорят, – там только лох не имеет участника АТО, все в наградах. То есть все из министерства поехали и отметились. И это несправедливо. Я знаю многих старлеев, капитанов, которые по боевому опыту переплюнут полковника, закончившего 2 военных академии. Ведь он учил устав сухопутных войск 6-х годов, написанный еще после второй мировой войны. Но учитывая реалии нынешней войны, практически ничего из тех уставов не работает. Например, нам на позиции волонтеры привозили методички, переведенные с образцов НАТО, как правильно рыть противоминный окоп, как организовать блок-пост, противодиверсионная работа. И так – во всем, совершенно новые методы и способы подготовки.

Как командир, мне кажется, я делал все правильно. За весь период у меня на Вергунке было только трое раненых, а так – все живы. И задачи, которые ставились перед нашим подразделением, были выполнены на 100%.

Мы недавно встречались с парнями, ко мне сержант один подошел и сказал: “Ты знаешь, Андрюха, извини. Помнишь, когда мы вначале пришли в Герасимовку и я рвался идти в бой и в разведку, на все был готов, чуть ли не Луганск брать, а ты меня не пустил. И я все время думал, что ты боишься. А теперь я понял, что рассуждал, как одиночный боец. Я сам за себя в ответе, а ты, как командир взвода, несешь ответственность за каждого своего подчиненного и действительно, если с кем-то что-то случается, ты будешь себя проклинать чуть ли не всю жизнь, что не уберег этого человека”.

Когда я вернулся, не мог себя найти. Там я приобрел огромный опыт и семью, так я называю друзей, с которыми воевал. Это люди, на которых я могу положиться и всегда обратиться за помощью. С некоторыми на гражданке не возникает за 10 лет такой дружбы, как на войне с человеком, с которым ты прослужил всего лишь год.

А здесь – вернулся на работу и все время уходил в отпуск, просто не мог собрать мысли в кучу и потом я понял, что это не мое. Учитывая весь бюрократизм машины, есть ощущение, что ты в этом всем, даже не винтик, а просто какая-то прокладочка. И все друг друга грызут и пинают. Поэтому я уволился и начал активно заниматься общественной жизнью. С побратимами создали общественную организацию “Захисники України”. Стараемся помочь тем, кто вернулся из АТО и тем, кто до сих пор там находится. Живем и радуемся каждому дню. И вещмешки у нас собраны, форма….ну это так, на всякий случай, если опять из военкомата позвонят.

Текст и фото: Вика Ясинская, Цензор.НЕТ

Источник