АЛЕКСАНДР СУХОМЛИН: “ВООРУЖЕННЫЕ ДО ЗУБОВ СЕПАРЫ ВЫЕХАЛИ НА НАШ ПОСТ И РЕШИЛИ, ЧТО ЭТО СТОЯТ СВОИ. ПОСЛЕ СТЫЧКИ В ЖИВЫХ ИЗ НИХ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ТРОЕ”

Шахта – это такая локация, где ты стоишь, отходишь в сторону – и через каких-то секунд 20 на то место, где ты только что был, прилетает снаряд. В такие моменты понимаешь, что от смерти тебя отделяют доли секунды.
***
Правда о войне не настолько красивая, как в кино. Это очень четко понимаешь, когда попадаешь на фронт. Я живу в Броварах. До того, как пошел воевать и стал замом командира гранатометного взвода (командиром 1-го отделения АГС-17) , был IT-cпециалистом, открыл свой ФОП. Принимал участие в Майдане. А когда события начали разворачиваться более стремительно и стало понятно, что началась война, я решил, что нет никакого смысла сидеть дома. Ведь если война придет домой, я просто не буду знать, что делать.

ПОД ДЕБАЛЬЦЕВО

Когда я решил пойти воевать, в интернете нашел объявление, что 11 бат “Киевская Русь” набирает людей. Правда, когда пришел с другом, чтоб к ним записаться, они уже уехали в зону АТО. Но мы догнали их в Дебальцево – и вступили в батальон уже там. Мы сделали с другом справку в военкомате, сдали в штаб документы. Там приняли присягу, получили оружие и начали воевать. В начале войны такое было возможно, а сейчас уже надо брать отношение. Это было 10 августа. 25 бригада понесла большие потери. Буквально 13 числа поступила команда идти вперед, и мы стали на передовой линии в поселке Фащевка. Дальше начали потихоньку занимать другие населенные пункты. Прошли Городище, затем было Уткино, Адрианополь и Малоивановка. Изначально я был в батальоне как номер обслуги АГС 17, а под конец – заместителем командира гранатометного взвода, командиром 1-го отделения АГС-17.

15 августа погиб наш комбат Александр Гуменюк – он попал в засаду. А 19 августа, на Спас, нас очень сильно накрыли “Градами”. Я не оказался в эпицентре, потому что мы с товарищем стояли на посту на терриконе, на который нас разместил Гуменюк за несколько дней до гибели. Нас было семеро, и мы охраняли базовый лагерь, держали террикон площадью 2 квадратных км – это очень большая куча грязи, но красивая. Там перемерзли немного, но когда увидели, что наш лагерь обстреляли – быстро согрелись от зрелища: взрывался склад с боеприпасами. Повезло, что ни один человек не погиб. Но ранило в районе 13 человек. На терриконе мы просидели неделю, там был сплошной уголь. Моя позиция была на максимальной высоте, поэтому я стал полностью черным от угля. И когда нас перевели на другой террикон, я снял бандану, и надо мной понеслись шуточки: моя макушка была белая, а все остальное черное. Со мной даже фотографировались, как с обезьянкой. Мы кое-как отмылись, а вообще вода у нас там была на вес золота. А все наши вещи сгорели при первом обстреле “Градами”. Как пошутил наш покойный старшина Сидоренко, позывной Сидор: “Пацаны, есть две новости, хорошая и плохая: первое, вы остались живы, второе – все ваши вещи сгорели”.

В принципе, обстрелы я переносил нормально. На терриконе мы наблюдали за противником и корректировали огонь. Вскоре привыкли, что над головами все время что-то летает. Рядом с нами стояли САУ и сепары все время пытались в них попасть. Однажды я вовремя заметил на горизонте залп, и ни с того, ни с сего прыгнул в окоп – интуиция сработала. Сепары промазали по САУ и четко положили по позициям, на которых я сидел с ребятами. Вот тогда я сигарет 10 подряд выкурил, хотя до войны вообще не курил. Немного перенервничал – и в ближайшие сутки раза два из носа шла кровь. Может, и была легкая контузия, но тогда у нас не было опыта, что такое контузия – все переносилось на ногах. А буквально через сутки к следующим “Градам” мы отнеслись уже спокойно. Вышли из окопа, посмеялись, покурили и дальше занимались своими делами. Но бывали очень сложные моменты, когда мы звонили, чтоб услышать своих жен, думая, что в последний раз. Но не говорили им, что не вернемся, а что ситуация достаточно тяжелая и на всякий случай “я тебя люблю”.

Мы там кофе интересно готовили: костры нельзя было палить, поэтому брали котелок, засыпали растворимый кофе, заливали минеральной водой и ставили на солнце. К вечеру вода нагревалась – и напиток готов.

После терриконов меня с моим другом прикомандировали к одному из взводов, который стоял в Адрианополе. Приехали туда в конце августа. Глядя на нас, стоявшие там парни предложили нам помыться, а мы ответили, что сначала окоп выкопаем, потом все остальное.

Однажды мы взяли вражескую ДРГ. Заехали они к нам случайно. Сепаратисты думали, что Адрианополь полностью их. Наш блокпост стоял на перекрестке, многие были в окопах, в том числе и я, а еще двое бойцов стояли наверху и вели наблюдение.

Один из них был в спортивной одежде, а второй, мой напарник, был весь грязный от угля еще с террикона. Кроме того, он носил бороду и был похож на чеченца. Сепары на микроавтобусе выехали на наш пост и решили, что это стоят свои. Когда мы спросили, кто они такие, враги ткнули пальцем на лобовое стекло машины, а там был лист с цветной полукруглой надписью “ЛНР”. И мой друг Олег Лысенко, который их остановил, прыгнул в сторону с криками “духи”. Он воевал в Нагорном Крабахе, и у него это подсознательно сработало, а мы поняли, что это значит.

В Олега тогда в упор стреляло два человека, но он успел упасть на спину, а два рожка пролетели над головой. Но одна из пуль прошла очень близко возле руки, но не ранила, а оставила ожег. В итоге у нас была стычка с этой группой. В ней было 9 человек: один из Луганска, второй из Брянска, третий из Питера и шесть человек из Москвы. Все – вооруженные до зубов наемники. В результате перестрелки шестеро из них погибли, а троих мы взяли в плен и передали в СБУ. Нам досталась рация, поэтому мы еще пару суток слушали их разговоры, откуда и поняли, что сепары считали Адрианополь своим.

Потом, когда Россия ввела свои войска под Мариуполь, мы поняли, что нас будут отводить, хотя очень хотели идти вперед. Я вспоминаю слезы местных жителей, когда мы отходили. Некоторые нам помогали, поддерживали, оставлять таких людей было очень нелегко.

Вначале сентября мы заняли Никишино и Чернухино. Позиция, на которой стоял я, оказалась не очень тяжелой, рядом были наши посты гораздо более обстреливаемые. Это Никишино, “Балу”, “01”, “Змей”, “Зеленый”.

У нас была преобладающая высота. Поначалу сепаратисты пытались обстреливать и нас, и соседние позиции, но мы хорошенько давали отпор. По моему опорнику чаще всего обстрелы были мимо – там был сложный рельеф.

Во время одного из заданий погиб наш Балу, он был в одной из групп, которые в ночь на 30 сентября ушли на разведку. Оба отделения столкнулись с противником. Я был в другой группе, нас было пятеро, и мы нарвались на сепаров, их было в районе 10 человек. Правда, мы все каким-то чудом вышли целыми из той передряги.

В октябре нас вывели сначала в Артемовск, потом в Изюм, а затем в Десну. На ротации мы пробыли два с половиной месяца.

20 декабря 14-го года ушли на Чонгар, пробыли там до начала февраля – и 8 числа уже были в Желанном, а это приблизительно 25 км от Донецка. А 10 февраля меня забросили на шахту “Бутовку-Донецкую”. Вот там я провел 96 прекрасных дней.

БУТОВКА-ДОНЕЦКАЯ

Это место называли вторым аэропортом. 27 января десантура отбила эту шахту, а в феврале мы их поменяли. Людей было немного, поэтому на протяжении 96 дней у нас не было внутренних ротаций и возможности отдохнуть тоже. Нас прикомандировали, по-моему, к 72-й бригаде, которая была в оперативном командовании 93-й. В общем, все было настолько запутано, что про то, что мы там стоим, мало кто знал. Тогда мы уже были 11 отдельным мотопехотным батом.

Меня часто ставили на должности, которые не соответствовали моему званию рядового и месту по штатке в батальоне. Мне это нравилось, и я старался научиться как можно большему. Последние 2,5 месяца я был замкомандира. Обидно то, что в военник эту должность записали только за 10 дней до демобилизации.

Пока мы стояли под Дебальцево, у меня поменялось представление о войне, но когда я попал под ДАП, то понял, что Дебальцево летом 14-го года – это пионерлагерь. Пока мы стояли на шахте, сепары работали по нам абсолютно из  всего, начиная с самого мелкого калибра стрелкового оружия, заканчивая самым тяжелым, что у них было: танки, САУшки, гаубицы. Причем наша позиция на шахте такая интересная: между нами и сепарами она разделяется железной дорогой. И грубо говоря, мы с одной стороны, а они с другой.

Там я словил еще одну контузию. У нас батальон был очень разношерстный: разведчики, разные силовые структуры. Мы обменивались опытом. Кто хотел воевать – тот делал все. Мы очень быстро учились друг у друга. Я АГСник, но на шахте освоил СПГ, СВД. А АК с подствольником стал для меня продолжением моей руки. Занимался я, чем мог: и корректировкой огня, и наблюдением за противником. У нас у всех было много энтузиазма.

За всю войну я поправился на 11 кг, но дело не только в сухомятке, а мы постоянно таскали на себе тяжесть – и кости у многих раздались, как у тяжеловесов. Все позарабатывали одинаковые болячки: суставы, позвоночник, грыжи, давление, разные заболевания кишечника – это все из-за условий. Из года службы 2,5 месяца я прожил в комфортных условиях в Десне, а 9 с половиной месяцев службы я провел в окопах.

На фронте вся шелуха отпадает в сторону, ты начинаешь понимать, что действительно для тебя важно в жизни. А желания исполняются, просто желать надо правильно. Я это и раньше понимал, просто там я сильнее все прочувствовал. Когда приехал на фронт, сказал себе одну простую вещь: вернусь домой или без единой царапины, с руками, ногами и мозгами на месте, или не вернусь вообще. И это сработало, потому что на волосок от смерти был не единожды. Сначала мы с ребятами считали, кому сколько раз повезло, а потом просто устали.

Часто бывало сложно морально. Если бы, как раньше, с солдатами работали замполиты, военные психологи, а помимо этого, если бы нас в принципе информировали, что и как, было бы гораздо меньше внутренних проблем. Когда подписали минские договоренности, мы поняли, что они работают только по телевизору. У нас обстрелы не прекращались, а наша арта не отвечала, и вот это было самое тяжелое – чувствовали себя мясом.

Помню, как 15 февраля, когда озвучили перемирие, в 15 минут первого ночи прилетели последние залпы, но на землю уже никто не падал. Обычно, когда летит снаряд, чтобы остаться живым, человек падает плашмя на землю. Снаряды рвались вокруг, на нас была куча БК. Когда уставший с этим всем валишься на землю, подняться уже не можешь. Даже на адреналине в какой-то момент это становится тяжело.

А дальше была куча разных ситуаций. Шахта – это такая локация, где ты стоишь, отходишь в сторону – и через каких-то секунд 20 на то место, где только что был, прилетает снаряд. В такие моменты ты понимаешь, что от смерти тебя отделяют доли секунды. Был случай: я вышел покурить, причем туда, где обычно тихо и спокойно. Тут, наверное, опять сработала интуиция: я почему-то просто отступил в сторону, прижался к стене – и тут же рядом в стеночку легла пуля.

За 96 дней у нас был только один погибший, и то погиб он под минометным обстрелом, когда ехал в тыл. Это отличный мужик, старшина роты Александр Сидоренко, Сидор. А так потерь было немного, и скорее всего потому, что во время первой кампании наш командир собрал определенный костяк людей, которые были очень хорошо обстреляны.

За 96 дней мой АГС сделал около 9 тысяч выстрелов. А вообще за это время из шахты было выпущено где-то 27 тысяч гранат, и это только АГСы. Бои были очень серьезные, иногда два, иногда 4 раза в день. Минимум бой – 2 часа, максимум – 5,5.

16 мая нас вывели на Чонгар. Правда, тогда просто привезли и бросили посреди поля. Трое суток нас толком никто не спрашивал, как мы и что мы. Вообще, самое неприятное из воспоминаний – это такое скотское отношение к людям, которые только что вышли из-под Донецка.

ФОТОГРАФИЯ

Когда я вернулся домой, первое время чувствовал огромную опустошенность. Есть такое понятие “душа болит”, вот тогда я понял, что это такое. Спал, наверное, часов по 15-16 в сутки, причем так продолжалось месяца полтора-два. Мне повезло, что поначалу не встречал таких людей, которые, как часто это происходит, бросают фразы вроде такой: “А зачем ты туда пошел?” Меня месяцев через 10 такое спросили, когда я уже немного подуспокоился. Тогда я ответил, что воевать шел явно не ради таких, как вы.

После шахты меня с трудом, но уговорили лечь в госпиталь прокапаться. А вообще, еще после Дебальцево, когда была ротация, мне повезло пообщаться с хорошими психотерапевтами в Десне. Они рассказывали нам, как справляться на боевых с шоковыми состояниями и как помогать людям. В первой кампании нам этих знаний очень не хватало.

А еще приходить в себя мне помогли занятия, которые я практиковал до войны – это восточная медицинская система. Благодаря им, я понимал, что есть проблема и ее надо решать.

Помимо всего прочего, по возвращении я не мог вспомнить половину того, что знал как специалист в IT-отрасли. Вот так странно перестроились мозги. Если перенапрягалась нервная система, то проявлялись последствия контузии – у меня не было ярко выраженного заикания, но не было и плавной слаженной речи.

Во многом мне очень помогла семья. У меня есть сын, ему 15 лет. Я понял, что нужно сфокусироваться на чем-то приятном, положительном – ходил на встречи атошников с детьми. Это было потрясающе: когда смотришь на детей, понимаешь, ради чего ты там был. Еще, чтоб прийти в себя, я полностью перестал употреблять алкоголь, бросил курить, даже от кофе месяца на три отказался. Просто серьезно за себя взялся.

Ну и очень важным моментом стало то, что мы с женой занялись общим любимым делом.

Моя Алеся давно увлекалась фотографией. Мой отец тоже был фотографом, да и мне самому это дело тоже нравилось. Когда я был на фронте, часто жалел, что не было с собой камеры – там очень красивые пейзажи.

Еще перед войной мы с женой начали создавать свой сайт, покупать серьезную технику, оборудование и объективы. А уже когда я вернулся, понял, что с IT пора совсем покончить: проще научиться чему-то новому, нежели из обрывков пытаться восстановить старое.

Тем более, я все равно очень хотел менять направление работы, в связи с тем, что c IT у нас в стране дела шли все тяжелее и тяжелее. Вот так я и пришел к тому, чтобы стать фотографом.

Мы объединили все свои знания и стараемся браться за разную съемку. Одновременно углубляемся в тему: постоянно учимся, смотрим книги, мастер-классы, анализируем свою работу.

У каждого есть предпочтения. Моя жена, например, любит снимать натюрморт, пейзажи, предметку, животных и делать рекламную съемку. А я – людей и пейзажи. Мне нравится это все показывать с красивой стороны.

Чем больше проходит времени после войны, тем больше у меня начинает возвращаться вкус к жизни. После года, который я провел на фронте, вся моя шкала ценностей полностью рухнула. А еще потерялись привычные ощущения от многих вещей, которые я любил. Я занимаюсь рыбалкой и подводной охотой. Но после того, что я прочувствовал на востоке, у меня потерялся вкус этого всего. Скажем так, даже секс нервно курит в сторонке по сравнению с боями. То есть мы столько просидели там на адреналине, что острее этого пока что нет ничего. На войне ты постоянно и долго ходишь по лезвию. И вот только недавно я снова впервые за долгое время получил удовольствие от подводной охоты. Меня пригласили с собой на киевское море подводные охотники – и это было нечто.

А фото для меня – это положительная эмоция. Я фотографирую детей, они улыбаются, радуются. Любые праздники и свадьбы – это тоже радость.

Хотя определенная поствоенная травма иногда дает о себе знать. Если в течение года я не обращал внимание на какие-то взрывы, хлопки и так далее, то недавно проходил по набережной и услышал, как кто-то запустил фейерверк. Если бы этот человек был рядом, я бы ему зубами вцепился в горло – вот такая реакция у меня сохранилась.

Моя профессия меня успокаивает. Есть много хороших авторов. Когда я смотрю их работы, вдохновляюсь, но копировать их желания нет. Хочется что-то свое делать, как-то себя проявить.

Когда я фотографирую человека, вхожу в азарт, то одновременно переключаюсь и морально отдыхаю. И хотя мы заявляем фотосессию на полтора-два часа, часто так увлекаемся, что снимаем намного дольше. Денег за лишнее время с людей не берем, просто фотографируем до тех пор, пока не поймем, что это вот та фотография, которую хотелось сделать.

Сайт Александра: https://foto4you.kiev.ua/

Текст и фото: Вика Ясинская, “Цензор.НЕТ”

Источник