Есть только то, что сейчас или Несколько важных уроков от 70-летней женщины

Однажды я ехала в СВ-вагоне, в одном купе с женщиной лет 60. Потом, когда мы разговорились, она сама сказала, что ей 71 год.

Да, выглядела она весьма и весьма неплохо. Но ещё в ней было нечто, что заставляло восхищаться, удивляться и внимать.

Прошло уже лет 15, но я до сих пор помню, как она изящно и вкусно пила чай, как вытащила из красивой сумки красиво запакованные сухофрукты, как свежо выглядела на следующее утро после ночи в поезде…

Читайте також: Она – не бабушка. Она – женщина. Она хочет обычных радостей, а не унизительной пенсии

Я не помню уже, как звали ту женщину, откуда и куда она ехала. Но я помню, что мне тогда захотелось быть на неё похожей, и вот так красиво стариться, и ездить в поезде в командировку на восьмом десятке.

Её фирма занималась работами, связанными с программным обеспечением. А она сама, инженер по образованию, начала заниматься компьютерными технологиями сразу, как всё это появилось в нашей жизни.

Я, собственно, и удивилась, зайдя в вагон и услышав, как очень взрослая женщина разговаривает по телефону на каком-то специфическом сленге.

Мы познакомились и разговорились. И я, не удержавшись, сказала ей, что она не такая, как все.

– А у меня мама была не такой, как все. Чего только стОит её замужество! Папа, красивый, статный, завидный жених, младше на 6 лет, женился на ней с тремя детьми. И это сразу после войны, когда вокруг полным полно было писаных красавиц. И мама ему ещё троих родила. Папа был военным, они мотались по гарнизонам, но ей ничего не было сложно. А о том, что я не родная папина дочка, вообще узнала, учась в институте. Он нас всех усыновил-удочерил, был самым замечательным. Они долго с мамой прожили, и ушли друг за дружкой. Мама первой, и папа через полтора года. Все говорил, что надо бы памятник маме красивый сделать. Поставил памятник – и умер. Вроде как все дела уже сделал…

Читайте также: “Доношують светри своїх доньок”. Про те, як важко бути Жінкою в Україні

Сама она тоже замуж вышла за военного. Тоже мотало по тогдашней большой стране и за её рубежи.

– Знаешь – рассказывала она мне, – мне как-то мама сказала, что каждый раз, куда бы я не приезжала – на день, на неделю или на год, – каждый раз надо всё делать так, вроде ты сюда на всю жизнь. И я, получая с мужем любое жильё, даже самое убогое и в дальнем гарнизоне, первым делом развешивала занавеси-шторы, бросала коврик на пол. А когда, позже, в Германии стенку купили, разбирали мне её по дощечкам, возили на новое место, там опять собирали. И картины наши, и книжки, и посуду – всё возила. Зато на любом месте через два дня у всех моих опять появлялось ощущение дома…

Запала она мне как-то в душу. Удивительно красивая и необычная женщина.

И каждый раз, когда я запихиваю в свои сумки-чемоданы любимую синюю чашку с золотым и красным, а потом пью из неё чай в гостинице или поезде, я её вспоминаю.

Слишком много времени протекает вне дома. Слишком хорошо понимаешь, что «свои шторы-коврики» имеют значение. Слишком сложно осознавать, что есть только то, что сейчас.

Все остальное – или уже прошло или ещё не наступило.

Источник