ВЛАДИМИР ЖЕМЧУГОВ: “Я БЫЛ КОМАНДИРОМ ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА НА ЛУГАНЩИНЕ. МЫ ВЗРЫВАЛИ СКЛАДЫ, ПОДРЫВАЛИ КОЛОННЫ ТЕХНИКИ, ПУСКАЛИ ПОД ОТКОС ПОЕЗДА”

Свою историю Владимир Жемчугов, которого 17 сентября обменяли, рассказал уже многим: бизнесмен, жил в Грузии, ездил к матери в оккупированный Красный Луч, в 2015-м подорвался на растяжке, попал в плен. Но о партизанском движении на Донбассе он рассказывает впервые. Говорить можно не все, чтобы не подставить тех, кто там остается.***

Научно-практический медицинский центр Государственного управления делами, отделение хирургии, двухместная палата. Рядом с Владимиром всегда жена Елена. Он – родом из Красного Луча Луганской области. В последние годы семья жила в Тбилиси, Владимир занимался бизнесом.

Фото со страницы в FB Елены Жемчуговой

Из плена Владимир Жемчугов вышел с тяжелейшими травмами: без рук, ослепший, с осколками в теле.

Елена помогает надеть ему футболку с надписью “UKRAINE”. “Вы не думайте, что я ее специально для вас купил! – говорит Владимир. – Этой футболке уже много лет Я ходил в ней по Грузии, чтобы было видно, что я – украинец”.

В самопровозглашенной “ЛНР” его обвинили в совершении диверсий. Провели свой псевдосуд. О судьбе Жемчугова украинские делегации рассказывали на всех международных площадках, а президент Порошенко о его освобождении говорил лично с президентом РФ Путиным. Несколько раз готовили к обмену, дважды боевики отказывались отдавать Владимира в самый последний момент, но 17 сентября 2016-го все же отпустили: его и сотрудника миссии ООН, а в прошлом работника СБУ Юрия Супруна обменяли на четверых сторонников боевиков.

“Я – КОМАНДИР РЕГИОНАЛЬНОГО ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА”. ДИВЕРСИЯ

28-го числа я выехал из Красного Луча в Луганск. У меня было боевое задание командира партизанского отряда. Взрывчатка, мина – все находилось со мной. Я проехал в автобусе гражданском.

– Задание какое было?

-Три задания по городу Луганску. Я выполнил днем два задания. И вот на ночь уже выехал в сторону Хрящеватого.

– Вы можете говорить, какие это были задания?

– Пока еще не могу. Могу только о последнем. Линия электропередач шла в том месте с территории России в Луганск, в район Высшего авиационного училища. Там военный аэродром, на территории военного городка воинские части, военная техника. Эта линия электропередач снабжает воинские части, стоящие на территории военного городка. И у меня было задание подорвать ЛЭП, лишить их электроснабжения. Я доехал, ночью пришел к ЛЭП, на одну из бетонных опор налепил пластид, установил детонатор, запустил его с отсрочкой на взрыв на несколько часов, чтобы, когда он сработает, я был совсем далеко. И начал уходить. По военным правилам, надо было возвращаться той же дорогой, что и пришел. Но я заходил по дороге накатанной, а решил возвращаться вдоль лесополосы – чтобы меня было меньше видно. Нельзя было этого делать. Я пошел вдоль леса по высокой траве. Зацепился правой ногой за что-то. Нас учили, как надо действовать, если наступишь на растяжку. Но у меня мысли закрутились, я не ожидал, сначала вроде как потянулся к ноге отцепить, потом услышал хлопок детонатора, понял, что это растяжка, началась какая-то паника, протянул руки вперед, чтобы закрыться. Произошел взрыв, я упал. Руки у меня были еще целы тогда, я не мог ими управлять, но руки у меня были… Упал на спину, понял, что подорвался. На губах слышу вкус крови. Я весь был… Понимаете, минно-взрывное ранение – это самое тяжелое ранение.

– Но в сознании?

Ожог термический, множественные осколочные ранения, разрывы мягких тканей, по всему телу боль, но я был в сознании. Ослеп сразу. Но в плен не хотел попадать, однозначно. Плен, пытки, предательство – этого я боялся больше смерти.

– Предательство? Вы имеете в виду, что кого-то предадите?

– Да, что я могу стать предателем. Для меня это было самое больное, самое тяжелое. И вот, когда я полежал на спине, я понял, что не умираю. Решил ползти в сторону дороги – звук машины слышал. Думаю – выползу, лягу на дорогу, меня переедет машина и все это кончится.

Ночью (чтоб от местных скрывать) всегда идут колонны со снарядами из России. Едут старыми контрабандными тропами. Я выполз на трассу, лег на спину и начал ждать смерти. Услышал гул покрышек (у “Уралов” они гудят сильно!), попрощался со всеми мысленно. Но водители меня увидели и объехали, и, видимо, сообщили, потому что минут через 10-15 приехала машина и меня забрали.

Загрузка видео…

Очнулся в реанимации и без рук. Сколько дней прошло – не знаю. У меня трубки были во рту. Вокруг стояли МГБшники (т.н. МГБ “ЛНР”, – ред.), хотели допрашивать меня.

– Вы подумали, что это провал?

– Я участвовал в таких партизанских операциях, где меня могли десять раз убить. Мне много раз указывало вышестоящее руководство, что, мол, не рискуй так! Но я всегда выходил сухим из воды. Вошел в азарт, в раж, громкие уже пошли операции, и, думаю, ну сейчас мы им покажем, устроим им кузькину мать, блин! А тут, уже после успешного выполнения операции, я просто возвращался домой и наступил на эту растяжку. Это как-то глупо, обидно, понимаете?

Они (боевики т.н. ЛНР, – ред.) какое-то время думали, что я командир. Я был командиром ячейки, но не командиром всего партизанского движения. “Ковпак” так называемый у нас был там другой человек. Я – командир регионального партизанского отряда.

“Я ПЕРЕГРЫЗ ТРУБКИ И НАЧАЛ ДУТЬ В ВЕНУ”. ПЛЕН  

– На моей памяти вы первый, кто, вернувшись из плена, сказал: “Да, я был диверсантом”. Почему вы решили рассказать журналистам, что партизанили?

– Прошло уже много времени, год. На самом деле, повезло, что сразу 29-го, на утро после задержания, они позвонили моей жене.

(В разговор вмешивается Елена)

– Его же взяли в ночь с 28 на 29. Утром мне позвонили. Когда со мной разговаривали, они не понимали, кто он. Они думали, что он обычный гражданский, что были какие-то разборки и кто-то дал ему в руки гранату или он случайно на какое-то поле зашел и подорвался… А когда уже произошел взрыв опоры электропередачи в том месте, где он поставил мину (а я ж не знала эту информацию), тогда сопоставили факты.

Владимира подобрали, отвезли в больницу, а его квартиру обыскали, – рассказывают супруги. Но не особо тщательно, ведь считали его обычным местным жителем. Однако через несколько часов сработал оставленный им взрывной механизм – опора взорвалась. Боевики обследовали место взрыва, нашли там следы крови, сопоставили это и поняли, что к диверсии имеет отношение тот самый раненный мужчина, которого подобрали на трассе. В его квартиру в Красном Луче снова приехали с обыском. Тогда уже изъяли ноутбук и телефоны, на которых обнаружили специальные программы кодировки сообщений.

“Эти программы устроены так, что после сеанса общения они сами удаляют всю информацию”, – объясняет Владимир. У него дома боевики также нашли микро SD-карточку – с фотографиями объектов, которые он передавал военным. “Тогда они поняли, что я не простой человек”, – вспоминает Жемчугов.

Владимир: Хорошо, что Лена сразу начала трубить – и те люди, кому надо было, 29-го уже узнали, что меня взяли. Они мне говорили потом, что хорошо, что так быстро – все концы успели обрубить. Даже, если б меня там пытали так, что я бы всю оперативную информацию дал – она бы устарела уже, и никого бы я не раскрыл.

– Дальше что происходило?

Когда они копнули мой компьютер, смартфон взломали, нашли эту SD-карточку, которую я не успел спрятать или выкинуть, я начал легенду менять. Физически они не могли меня пытать, потому что я был в очень тяжелом состоянии, мог умереть. Представьте: везде кровь, множественные осколочные ранения по телу, разрезанный живот, перитонит, трубки, гной вытекал, лицо было обожженное, все черное, химический ожог от взрывчатки, взрывчатка попала под кожу и были воспаления. Но оказывалось очень большое психологическое давление. Целые спектакли разыгрывали. Это такие технологии спецслужб. В марте-апреле они использовали такой “пряник” – говорили, мол, что поедем в Москву, восстановим тебе зрение, твоих родных заберем сюда в “ЛНР”, гарантируем их безопасность, все у тебя будет классно, здоровье поправим… Но я должен был ответить на их вопросы: “Кто командир партизанского отряда? Численность партизанского отряда? Какие мессенджеры, коды?” После провала первой легенды, была вторая легенда, это то, что позже появилось на видео. Они поверили в этот рассказ. Следствие закончилось в мае.

Видео допроса Жемчугова тогда распространили сайты, подконтрольные боевикам.

– Что было самое страшное за время плена?

– Когда грозили убить, застрелить, приставляли пистолет ко лбу, водили ножом по телу, говорили, что начнут резать на ремни, – это все я терпел. Иглами в руку кололи, говорили, что мы тебе сейчас СПИД подсадим, гепатит. Было страшно. Но страшнее всего было, когда они начали говорить, что я никому не нужен, что жена от меня отказалась, что Украина обо мне не заявляет…

– А связи в это время же не было?

– Не было вообще никакой связи. Психологически было очень тяжело. Возможно, эти слова и подтолкнули меня к этому допросу на видео. Думаю, может, увидят и узнают, что я здесь, не пропал, что я все-таки в плену. Узнает украинская армия, что я здесь, и меня как-то спасут. Я верил… Я же когда воевал, мной гордились! Я пока не могу сказать, как гордились.

– То есть вам вручали какие-то знаки отличия?

– Это вы сказали, это не я сказал (смеется). Я верил, что так просто не могут меня там оставить.

Елена: Ему рассказывали, что я предала, что агенты “ЛНР” с другим меня уже видели, мол, даже фото можем показать, но ты же не видишь…

Владимир: Да, говорили, что спецслужбы засняли.

Елена: Один раз, он сказал мне: “Мне сказали, что ты от меня отказалась”. А я его спросила: “Ты поверил?”

Владимир: Когда услышал ее голос, я понял – она меня не бросила.

– Лен, а вы нашли слова важные, чтобы сказать, что вы ждете?

Елена: Не искала тогда. Первый разговор был в скайпе, при следователе. Мы просто говорили о его здоровье. И мы с его мамой все время говорили: “Вова, держись, мы за тебя боремся!” И когда он это слышал, он понимал.

Владимир: Да (смеется). Когда они начинали по три раза повторять это, я говорю: “Лена, я понял, нам дали короткое время для общения, давай лучше о чем-то другом поговорим”.

– В одном из интервью вы говорили, что кололи что-то… 

– Что-то, да… Я вот помню, во-первых, выходы из наркоза. Когда человек выходит из наркоза, то с ним можно говорить, он рассказывает. Но весь партизанский отряд мой живой, они тогда выехали с той территории, а значит, я никого не сдал. От этого на сердце легко. А еще знаю, что не нанес никакого ущерба разведке Украины, потому что все каналы успели обрубить. Но все равно боевики узнали, что есть партизаны, какими инструментами они пользуются.

– Так кололи вам что-то, или это были последствия наркоза?

– Странное ощущение такое… Один раз я пришел в себя, начал анализировать где я, что я, и слышу, что губы мои говорят. Я не понимал – то ли я выхожу из наркоза, то ли мне что-то укололи, и я рассказываю. Задают вопросы о моей службе в армии советской, а я отвечаю. Потом я пришел в себя и замолчал. Тогда я во второй раз попытался покончить с собой. У меня была обида, что они все-таки нашли рычаг давления на меня, что я что-то, наверное, рассказал, что стал предателем… Дождался вечера и начал перекусывать на себе катетеры, через которые капали лекарства. Я знал, что если дунуть в катетер и воздух попадет в вену, то человек умирает. И я перегрыз трубки и начал дуть в вену…

– А жена, мама, дочь?!

-Ну, я был готов! Я, когда только решил вступить в отряд, написал завещание, доверенности. Я был готов, что я иду на войну, а на войне убивают. Я боялся, что меня назовут предателем.

Но охранники увидели, прибежали, вытащили трубки, связали меня, держали за ноги, я начал их бить ногами, кричать, хотел спровоцировать – может они сейчас психанут и застрелят меня. Вся Луганская областная больница была в шоке. Я орал на всю больницу: “Слава Украине!”, “Твари, застрелите меня, убейте!”, “Я не хочу жить. Пожалуйста, убейте меня. Труп отдайте матери, пусть похоронит”. Кричал стихи декабристов.

– Охранники что сделали?

– Они меня связали. Потом приходила врач из наркопсихдиспансера, что-то мне колола. Я два дня буянил, бредил, что-то в бреду говорил им, звал на помощь друзей-партизан. Снова пришла врач и сказала мне, мол, нас предупредили, что, если с тобой что-то случится, нас обвинят. Сказала, что ничего у меня не получится, это ж больница, спасут. Просили не делать им проблем. Ну после этого я успокоился.

“ПАРТИЗАНЫ – ЭТО МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ, КОТОРЫЕ НИГДЕ НЕ СКРЫВАЮТСЯ, ЖИВУТ В СВОИХ ДОМАХ”

О том, что ее муж партизан – Елена не знала. Была уверена, что он занимается волонтерством, привозит местным жителям лекарства, помогает выехать с оккупированной территории. “Я даже не подозревала, что он конкретно выполнял чье-то задание”, – говорит Елена.

– Владимир, а с эсбэушниками вы говорили после освобождения? Они вам сказали, что можно рассказывать, а что нет?

– Нет. Представители СБУ со мной еще не общались. Я должен был вначале поговорить с ВСУ. Я могу разговаривать только с тем человеком, который назовет определенные кодовые слова.

– С таким человеком после освобождения вы уже говорили?

– Да. Пришел человек. Назвал кодовое слово, предложение. Знаете, как? “У вас продают славянский шкаф?”. Я сказал ему свою фразу… (Жемчугов отсылает к советскому фильму “Подвиг разведчика” )

(Владимир смеется).

 

Елена: Володь, ты слишком много говоришь. Даже Ирина удивляется…

Владимир: Если серьезно, то у меня была встреча. И мне сказали, что я могу рассказывать. Не все, конечно, но кое-что могу. Вы первая, кому я могу говорить это.

Летом 2014 год Владимир приехал в Красный Луч, чтоб забрать пожилую мать. Но понял, что не может оставаться в стороне. Он начал собирать информацию и передавать ее военным. “Я ж там своим считался. Подходил к этим с нашивками “ЛНР”, курил с ними, расспрашивал все”, – рассказывает Жемчугов. – Фотографировал технику и вооружение, сообщал ВСУ о том, что происходило на оккупированной территории.

– ВСУ сначала не воспринимали меня серьезно. Потом уже поняли, что я свой парень.

– Сколько времени на это ушло?

Елена: На видео он говорит, что в мае…

Владимир: нет-нет, Лен, на видео – это легенда. В легенде, для того, чтоб в нее поверили враги, нужно вранье размешивать с правдой. И там – вранье, размешанное с минимумом правды.

Елена: Я переживаю, что сейчас твое откровенное интервью приведет к тому, что к тем ребятам, которые к ним будут попадать, они будут еще жестче относиться…

Владимир: Лен, поверь, жестче некуда. 26 августа ко мне в камеру принесли парня. Охранники между собой говорили, а я слушал. Они говорили, что вроде как на День Независимости партизаны какие-то заминировали луганскую нефтебазу. Человек смог пробраться ночью на нефтебазу, заминировал емкости, его заметили и взяли, когда он уходил. А базу разминировали саперы, она не взорвалась. И охранники говорили, что вроде как это именно этот парень. Так его забили до такого состояния, что он был в отключке полной. Его на одеяле занесли в камеру ко мне, и он трое суток пролежал без сознания. Поэтому, видя, как к тому парню, относились, скажу: там нет границ, Лена! Там нет такого – больше бить, меньше бить, там предела уже нету! Они и так очень жестоки. Там нет ни судов, ни защитников, никто не пожалуется в прокуратуру, там все разрешено, используют любые методы против тех, кто борется за Украину.

Вы спрашивали сколько времени ушло на то, чтобы ВСУ мне поверили? Скажем так.

Боевые действия начались в июне, в июле. И я давал уже данные серьезные. Тогда мне начали доверять. С 2014 года, месяц говорить не буду, уже были партизанские отряды. И я вступил в такой отряд. Проявлял я себя очень активно.

– Ну это же не как в книгах об Отечественной войне, когда партизаны скрываются где-то в лесах?

– (улыбается) Да, лесов у нас в степях Луганска очень мало, там балки скорее… Партизаны – это местные жители, которые нигде не скрываются, живут в своих домах. В закладках специальных спрятаны взрывчатка и оружие. Они собираются где-то на какой-то квартире, договариваются о конкретной операции, осуществляют ее. Все снова прячут и дальше живут.

– Таких людей много?

– В Донецкой области намного больше партизанских отрядов, чем в Луганской. Были успешные диверсии. Например, взрыв был на химзаводе, где они начали пытаться взрывчатку хранить или делать. Или вот помните, шла танковая колонна, и танк один подорван был? Это все делали донецкие партизаны.

Когда были бои за донецкий аэропорт, я не мог смотреть все эти репортажи, как пацанов наших бомбят, обстреливают, а они держат этот аэропорт. Я хотел им как-то помочь. И я один из всех луганских партизан, кто ездил в Донецкую область и делал диверсии там. Это было труднее. Ведь у меня прописка другая, на блокпостах проверяли – и это уже было подозрительно, хоть я и с оккупированной территории, но все же из другой области.

– А вы можете рассказать, что именно делали там?

– Конкретно называть диверсии, которые были сделаны, я пока не могу. Мне разрешили вскрыть, что я там был, что что-то делал. Но назвать конкретные объекты, которые были мной подорваны, я пока не могу.

Загрузка видео…

Хочу еще сказать о восприятии войны. Вы знаете, что когда в 41-м немецкие войска наступали, то Красная армия вместе с отрядами НКВД взорвали “Днепрогэс”, и волна хлынула из водохранилища, затопила внизу села. Около 100 тысяч мирных жителей утонуло. Немецкие войска, когда вышли к Днепру ниже, увидели, что там плавали горы трупов украинских жителей, смрад неимоверный… Я это узнал только когда начал читать архивы НКВД…

– А во время операций партизан сейчас на Донбассе ведь тоже гибнут мирные?

– Вы знаете, нет. По крайней мере, в нашем партизанском отряде не было ни одной диверсии, в которой бы пострадали мирные жители. Но… Вот пустили мы под откос поезд с российской техникой, но там, конечно, тепловозник был, судьба его неизвестна… Ну что делать. Война.

– В чем особенность современного партизанского движения?

-Мы сейчас живем в век IT-технологий. И партизанские отряды у нас на высоком технологическом уровне. Например, я не знал всех членов своего партизанского отряда. Мы общались мессенджерами, электронной почтой, специальными программами кодировки. То есть мы договариваемся, разбиваем операцию на участки. Допустим, мне доставляют взрывчатку до такого-то места – делают закладку. Я не вижу человека, который приходит. Я прихожу потом после него, забираю – он не видит меня.

-То есть, если вдруг кого-то вычисляют, то сдать он никого не может?

– Да. Это – ноу-хау современных партизанских отрядов. В партизанском отряде, образно говоря, десять человек, но они друг друга не знают. Они состыкованы с помощью мессенджеров.

– И при этом в мессенджерах вся информация удаляется этими специальными программами?

–  Да. Как только у нас сеанс связи произошел на специальном кодированном канале, и мы обменялись информацией, все удаляется.

– А что, канал этот перехватить нельзя?

– Нет. Они ж меня почему не отпускали? Потому что были кодированные сеансы и программы, а я не сдавал кодировки.

И вообще, знаете, россияне были “ошарашены”, когда увидели такое сильное партизанское сопротивление на Донбассе – когда начали уходить под откос поезда с российской техникой, колонны с техникой взрываться, начались диверсии на коммуникациях, снабжающих военные объекты, когда начали пропадать их солдаты….

– Мы об этом мало что знаем…

-Придет время – это все напечатают, расскажут. Сейчас это всячески скрывается. Частично информацию можно найти в “ВКонтакте” – там взорвалось, там окружили и диверсантов ловят, там непонятные движения, там поезд взорвался.

“ПООБЕЩАЛИ МАКСИМАЛЬНО ВОССТАНОВИТЬ МОЮ АКТИВНОСТЬ”. ЗДОРОВЬЕ

Владимир: У меня множественные осколочные ранения, ожоги… Мы смеемся, шутим с хирургами, что не ясно, как я буду проходить контроль, допустим, на самолет, ведь у меня в теле еще очень много осколков, и металл будет звенеть (смеется). Во мне осталось много еще железа.

– Осколки все надо будет извлекать?
 – Нет. Те, которые меня беспокоят. На груди остался один, например, он до сердца не дошел, а теперь беспокоит – колющая боль при движении. Сейчас хирурги думают, что может все-таки его удалят. В левом глазу – осколок остался. Его будут удалять, когда будут делать операции на глазах. С глазами много серьезных проблем, всех не назову. Хотят восстановить мне зрение. Говорят, что есть шанс. Но, к сожалению, в Украине это сделать нельзя. Только в Германии, Израиле или Америке.

– А здесь у вас обследование и какое-то лечение?

– Здесь прописали комплекс лечения для укрепления нервной системы. Плохо сплю, беспокоят последствия контузии. Второй этап – решение вопроса послеоперационной грыжи и спаек в брюшной полости. Я второй раз умирал уже в госпитале, там – у меня начался перитонит. Прооперировали повторно. Были проблемы с пищеварением. И потом у меня вылезла страшная грыжа, очень большая – 25 сантиметров.

– Но с этим справятся наши врачи?

–  Да. Надо вырезать грыжу, поставить сетку и параллельно смотреть, какие там тяжелые спайки и что с ними можно сделать. Если остались осколки в брюшной полости, их удалят. Тяжелая операция. Третий этап – протезы рук. Не знаю… пообещали максимально восстановить мою активность. Есть такие бионические протезы. А там уже по мелочам: у меня разорвана барабанная перепонка, проблемы с сосудами, как последствие контузии.

– Протезы – наши или заграничные?

– Решается. Тоже недешевое удовольствие. На первом месте американские (вернее английские, которые ставят в Америке), потом немецкие протезы, потом японские. Но я же не состою в армии, где есть программа военная. Есть эмвэдэшная программа, эсбэушная программа. Но я же – пока никто, я просто патриот, партизан… Партизанское движение – это на сегодняшний день, можно сказать, общественное движение (смеется ). Партизаны воюют добровольцами там в тылу. Нет никакой законодательной базы. Почему меня поместили в эту больницу, а не в военный госпиталь? Потому что у меня нет пока никакой социальной защиты от государства. Только инициатива лично президента.

– А кто будет финансировать все эти операции?

– Документы оформляют, они в работе. Я пока все это жду.

“Цензор.НЕТ” беседовал с Жемчуговыми два часа. И говорили бы еще столько же – если бы не процедуры, на которые спешил Владимир. Этот человек поражает своим оптимизмом и силой.

– Я знаю, что допустил несколько ошибок. Но кто ничего не делает – тот не делает ошибок. Идеальных людей не бывает. Мне уже и ВСУ сказали, мол, мы рады, что к нам вернулся человек, который был подготовлен, выполнял длительное время большое количество операций, который был в провале, который выжил и вышел оттуда, и который сейчас может преподавать.

– Пойдете растить новое поколение партизан?

– Да, если попросят, пойду. Так, как я, – очевидец и участник событий, – больше никто не сможет подготовить наших пацанов, которые пойдут туда.

Деньги на лечение Владимира нужны уже сейчас. Семья Жемчуговых нуждается в помощи. Перечисления можно сделать на счет: 5351 4527 0048 3289 (А-Банк).Реквизиты для юридических лиц: номер счета: 29244825503000, ЄДРПОУ: 14360080, МФО 307770 Наименование платежа (кому): Жемчугов Владимир Павлович.

Ирина Ромалийская, для “Цензор.НЕТ”

Фото: Наталия Шаромова, “Цензор.НЕТ”

Источник