Про овсянку и надежду: можно ли перевоспитать взрослых?

Про овсянку и надежду

Говорила тут со своими студентами про ценности. Уж извините, знаю, что всех этим достала, но кто-то же должен: и говорить, и доставать. Так вот, среди всякого прочего попросила поднять руку тех, кто хоть раз в последний год добровольно оказал благотворительную помощь хоть кому-то или чему-то. Руки поднял весь класс. Здесь должна была бы быть хорошая новость: количество рук последние десять лет стремительно растёт. В классах двадцатилетних плюс/минус студентов.

Но тут я по случаю задавала тот же вопрос двум группам своих (опять же плюс/минус) ровесников. В одной, что посостоятельнее – взмыло в воздух прилично так рук. В другой, что по составу была “средней температурой по стране” – всего три или четыре. На вопрос “почему так” получила некое общее “когда на Первом канале попросят, мы, конечно, поможем, а так…” и парочку весьма яростных отповедей “а вы, дамочка, попробуйте семью сначала прокормить, а потом интересуйтесь!” Уточнять, что не просто пробую, а это собственно и делаю, не стала, и свинтила тему в бок, подальше от болота чуждых аудитории смыслов. Нет, так нет.

Но в перерыве лекции ко мне подошла стайка слушателей, человек пятнадцать или около того, и наперебой стали кто оправдываться, а кто даже промеж себя спорить. И доспорили до того, что одна слушательница бросила в лицо особо самому развыступавшемуся на предмет “не помогаю, потому что не верю, что эти благотворители там всё не украдут себе на лексусы” весьма обаятельному существу системы Мэ: “а ты бы вообще молчал, ты из семьи с больным ребёнком ушёл, и делаешь вид, что ни семьи той, ни ребёнка в твоей жизни не существовало!”

В холле на миг повисла такая тишина, о которую можно было бы легко стучаться как об оштукатуренную стену головой.

А потом начался адский ор, все орали и орали, орали и орали, ценности мои одна за другой вылетали прочь в форточку, а потом вроде снова влетали – из щели под дверью. А я стояла и молчала, считала про себя до миллиона, думала про то, что всякие бывают истории, про “не суди, не зная”, про зачем я вообще всё это начала, про то, что, может, так и надо: вытаскивать из зоны комфорта и спорить, про зачем я вообще тут и вообще всяко пыталась слиться с идиотской настенной мозаикой про героические свершения советского народа в надоях и забоях.

Когда пыль от ора и битвы осела, а виновник оных, вышедший отчего-то в ней вроде как даже вдруг победителем, гордо обозревал окрестности, одна из участниц, которая почти в одиночку билась с остальными за то, что “так нельзя поступать нормальному человеку” вдруг в отчаянии и в лоб спросила меня, лично меня: “Ну почему, почему Вы ему ничего не скажете? Неужели Вам всё равно вот это всё? Что они, почти все они считают, что бедность и проблемы – для слабаков и что все благотворители – либо простодушные идиоты, либо воры, либо и то, и другое?”

И тут моя фирменная толерантность меня покинула:

– Да просто у меня нет привычки разговаривать с овсянкой.

И опять на холл упала бетонная плита тишины. Дюжины и дюжины глаз вперились в меня.

– Просто я не верю, что можно ценностно перевоспитать взрослого человека. То есть можно иногда, совсем иногда: шоком жизненной ситуации. Ответственностью. Изредка. Но зачастую и это не работает: если чего-то внутри у человека нет, оно и от шока и ответственности не вырастет. Человек просто отвернётся от той ответственности и уйдёт жить дальше. И я таких не осуждаю, нет. Как не осуждаю регулярно пригорающую овсянку. С виду она – что те же мозги. Но всё равно овсянка. И я не вижу не малейшей причины с ней разговаривать. Если мы с ней не совпадаем, я просто вываливаю её в мусорное ведро своей жизни, и двигаюсь дальше. Точка.”

Как можно догадаться, вторая часть лекции прошла в гробовой тишине и быстро, и больше в том месте я к счастью читать не буду.

Спустя какое-то время я в весьма общих чертах (без пассажа про “овсянку”) рассказала эту историю своим другим студентам с безапелляционным резюме: ценностное воспитание взрослых – бессмысленная и глупая затея, просто трата времени, слов и сил. Они вежливо кивнули вроде, но на днях я прочитала финальное эссе одного из этих моих девятнадцатилетних. Одного из самых тихих. По поводу которого я не была уверена, слышит ли он вообще меня.

А он ещё как слышал.

В своём эссе, после раскрытия основной темы экзаменационной работы, он храбро поставил “PS” и очень вежливо, но очень чётко размазал меня: “Я тут подумал про наш последний семинар, и я с Вами не согласен. Образование по Вашей теме для взрослых, для тех, кого Вы называете сорок плюс, должно быть и возможно. И вот почему: тот факт, что это дико сложно и трудно, не отменяет того, что это, пожалуй, главная задача. И если не менять родителей, их установки и ценностные смыслы, мы навечно застрянем в колесе перевоспроизводства пустотелого цинизма в следующих поколениях. И вот что я предлагаю…” И дальше три страницы более чем толковых идей и мыслей.

Как результат, стою я сегодня, варю овсянку, слежу, чтоб не пригорела. И она не. А я беспричинно улыбаюсь. Хотя могла бы и наоборот.
Всем хорошего дня!

Источник